Смотри, смотри – снега горят,
пока впотьмах мы ждём рассвета.
Так птицы склёвывают март –
по светлым дням,
по первоцветам,
и, восчирикивая жизнь,
гнездятся, где и как придётся.

А мы с тобой дойдём – скажи?
До солнца…

Когда оно тугой хурмой
само ложится на ладони.
Когда дворовый кот хромой
всех конкурентов резво гонит
за территорию любви.
И греет бок, мурча, как трактор.

Попробуй – просто позови,
сегодня, завтра.
Не словом – взглядом намекни,
что ты меня искал всю зиму.

А знаешь, чем длиннее дни –
тем меньше я невыносима.
И как там люди говорят:
понять, простить, обнять и плакать…

Ты посмотри – случился март!
Поверим знакам?

Пока болел, боялся, что вот-вот
В горячечных мирах бесследно сгину.
В моём бреду лимонный небосвод
И розовый песок сходились клином.

И пустота сочилась из-под век,
Искала путь в разрушенные башни.
Потом чужой холодный человек
На голову надел венок бумажный,
И говорил, что он - невеста мне,
И что меня, возможно, похоронят.
На неудобной каменной скамье
Я в чёрной шляпе ждал такси Харона.
Но не дождался, и пошёл пешком.
Вспылил и в прах рассыпался мгновенно.
Я стал прекрасным розовым песком,
Похожим на песок с картин Гогена.

Страх бормотаньем пытаюсь глушить:
мне всё равно не пробраться в тиши,
сон подворотен ничем не нарушив.
Только всё туже ловушки домов,
всё холоднее удушливый смог,
ночь всё темнее, а звуки всё глуше.

Нет надо мной ни опеки, ни звёзд,
город за жителей взялся всерьёз –
где-то над крышами буйно метелен.
А во дворах разметался на дне,
чавкая жадно, подтаявший снег:
я – как стреножен: бреду еле-еле.

Длинные шпили свои наточив,
город капканом раскрылся в ночи,
сталью воды обнажившись на срезе.
Мне не сбежать, не взлететь, не спастись:
видят лишь небо, хоть смотрят и вниз,
глупые ангелы, вечностью грезя.

Тьма затаилась в колодцах дворов.
В стаях пугающе-наглых ворон
нет чёрной птицы, умеющей плакать.
Город меня, как добычу, загнал –
хищно под арками лязгнет металл
и безнадёжно завоет собака.